Американский индивидуалистический анархизм XIX века

История анархических идей

Автор: Вэнди Мак-Элрой

Сегодня я бы хотела предельно кратко рассмотреть одну из традиций, лежащих в основе современного либертарного мировоззрения, - а именно, индивидуалистический анархизм в США XIX века [1].
Однако прежде стоит определить, что я понимаю под современным либертарным мировоззрением течение политической мысли, которое началось и продолжает развиваться путем синтеза лучших теорий четырех школ. Синтез произошел, когда Мюррей Ротбард (Murray Rothbard) принял за основу радикальные антигосударственные настроения анархистов-индивидуалистов и соединил их с принципами австрийской экономической школы, внешнеполитической концепции «старых правых» (изоляционизмом) и традицией естественного права.
Из этих течений, слившихся воедино, наименее понятым и оцененным по достоинству является индивидуалистический анархизм. И, я думаю, единственным объяснением этой несправедливости является то, что индивидуалистический анархизм, на первый взгляд, лишен ключевого свойства остальных трех составляющих теорий: он не выступает в поддержку свободного рынка.
Если существуют какие-либо веские причины разделять гражданские и экономические свободы, как иногда доводится слышать, хотя лично я не думаю, что это разделение правомерно, индивидуалистический анархизм относится к категории гражданских свобод, которые иногда преподносятся как аналитическое следствие свободного рынка. Индивидуалистический анархизм не вполне сочетается с другими составляющими либерализма по той простой причине, что его сторонники, как и большинство радикалов XIX века, принимали за основу стоимости приложенный к ее созданию труд и отрицали капитализм.
Утверждая это, я не имею ввиду, что они противостояли именно государственному капитализму – альянсу правительства и предпринимателей. Они отвергали современный им капитализм - извлечение прибыли, например, через взимание ссудного процента. И еще одно положение, которое мне хотелось бы донести, заключается в том, что изначально индивидуалистический анархизм стоял на позициях свободного рынка, и его антикапитализм не является внутриидеологическим противоречием, каковым его обычно представляют.
Прежде чем я разовью этот тезис, я хотела бы пояснить причину того, почему я считаю крайне важным для современного либертарианского мировоззрения не заострять внимания на антикапиталистических взглядах таких фигур как Лисандр Спунер (Lysander Spooner) или Бенджамин Таккер (Benjamin Tucker) и тем самым не упускать то ценное, что они могли бы нам предложить.
Мое восприятие истории – аналитический подход, позволяющий понять смысл исторических событий – является идеологически ориентированным. Мюррей Ротбард рассматривал историю как последовательную борьбу за свободу от власти, борьбу, которую Эйн Рэнд (Ayn Rand) [2] определила бы в терминах «индивид» и «коллектив». Сегодня принято утверждать, что мотивация людей находится вне идеологии и определяется насущными потребностями: например, они голосуют не за то, что абстрактно является правильным или неправильным, а основывают свой выбор на собственных интересах.
Эти аргументы всегда ставят меня в тупик, поскольку достаточно беглого взгляда на окружающую действительность, чтобы их опровергнуть. Два наиболее влиятельных фактора, сформировавших историческое и мировоззренческое восприятие каждого из присутствующих, изначально относились к сфере идеологии – я имею ввиду христианство и марксизм. Этих двух примеров достаточно для того, чтобы стало бессмысленным отрицание идеологии в качестве силы, определяющей ход исторического развития.
Однако, рассматривая историю как борьбу идеологий, я пришла к удручающему выводу: левые больше преуспели в своих притязаниях на прошлое, чем либертарианцы. Существенно больше. Если вы посмотрите обычные монографии или проведете беглое исследование исторических подходов и биографий, вы неизбежно придете к заключению, что именно социалисты был той радикальной силой, которая выступала на стороне рабочих в их борьбе с правительством и капиталом в США XIX века. И социалисты сумели извлечь огромные преимущества из этой ситуации – «престижная радикальность» и признание являют собой лишь два из них.
Проблема в том, что эта репутация фальшива. Либертарианцы XIX века имеют, как минимум, столько же, а в ряде случаев и существенно больше прав, чем социалисты, чтобы называться лидерами рабочего движения тех лет. Обратимся лишь к одной персоне – Мозесу Харману (Moses Harman), одной из наиболее уважаемых мной фигур истории либертарианства. Общеизвестно, что легализация средств контрацепции (а в XIX веке в силу ряда причин высокая рождаемость была характерна именно для рабочего класса) является заслугой социалистки Маргарет Сэнджер (Margaret Sanger). Тем не менее, она признавала, что ее достижения оказались бы невозможны без кропотливой работы, которую в течение предшествующих десятилетий вел Мозес Харман. Анархистка-социалистка Эмма Голдман (Emma Goldman), которую часто называют предшественницей Маргарет Сэнджер в деле популяризации контрацепции, также отдавала должное Харману.
При этом его известность не ограничивалась Америкой. В 1907 году, когда драматурга Джорджа Бернарда Шоу (George Bernard Shaw) спросили, почему он никогда не приезжал в Америку, он дал следующий ответ, согласно цитате из газеты «London Opinion»: «Причина, по которой я не приезжаю в Америку, заключается в том, что я боюсь оказаться арестованным… и водворенным за решетку, как мистер Мозес Харман». Шоу пояснил, что заключение под стражу Хармана в его преклонном возрасте было равносильно смертному приговору. При этом смертный приговор выносился за выражение тех самых взглядов, которые Шоу изложил в своей пьесе «Человек и сверхчеловек».
Арест, о котором говорил Шоу, был частью долгих преследований Хармана властями во исполнение акта Комстока [3] . Эти преследования продолжались десятилетиями, а свое последнее заключение он встретил в возрасте 75 лет (ему предстояло пережить тяжелые времена в каменоломнях города Джолиет). В числе «преступлений», за которые он был в очередной раз взят под стражу, числилась радикальные либертарные выступления в защиту права женщин на свободное деторождение, в которых утверждалось, что женщины (равно как и мужчины) имели полное моральное и естественное право самостоятельно распоряжаться своей судьбой и имуществом. Таким образом, он выступал как абсолютный либертарианец.
При этом если вы сравните отношение к таким историческим фигурам как Сэнджер и Харман, вы поймете, почему я утверждаю, что социалисты оказались гораздо искуснее в эксплуатации возможностей истории в своих интересах. Маргарет Сэнджер посвящены десятки книг, издаются ее собственные работы, В Нью-Йоркском университете реализуется издательский проект под названием «The Margaret Sanger Papers Project», ее имя окутано славой, в ее честь называют здания, а она сама была названа журналом «Time Magazine» в числе 100 наиболее выдающихся деятелей минувшего века.
Тем временем издана всего одна биография Мозеса Хармана. В итоге именно левые, а не либертарианцы, получили бесценное преимущество в виде идеологии, которая с тех пор и до настоящего времени отстаивает свободу простого рабочего человека. С моей точки зрения, истина в обратном. Я полагаю, что одним из наиболее удручающих свойств современного либертарианства является то, что оно игнорирует собственную историю и тем самым отказывается от своих полноправных притязаний на титул истинной идеологии рабочего класса. Эти притязания, в свою очередь, способны существенно способствовать либертарианству в развенчании обвинений, обычно против него выдвигаемых, в частности, в том, что оно отстаивает исключительно интересы бизнеса. Взгляда на историю индивидуалистического анархизма XIX века достаточно, чтобы признать эти обвинения несостоятельными.
Что представляет собой традиция индивидуалистического анархизма XIX века? Базовым принципом, на котором она основывается, является то, что аболиционист (убежденный противник рабства) Уильям Ллойд Гаррисон (William Lloyd Garrison) назвал самоподвластностью (self-ownership) примерно в 1830 году. Термин самоподвластность характеризуется естественным моральным правом свободно распоряжаться собой, которое присуще любому человеку от рождения вне зависимости от его пола.
Гаррисон также доказывал, что любые вторичные характеристики, в частности – расовая принадлежность, не могут определять права и обязанности, которыми в силу первичной характеристики человечности наделен каждый. Я начинаю с Гаррисона, поскольку среди либертарианцев 1830-х годов он являлся именно тем, кого знают больше других и кого чаще других причисляют к истокам индивидуалистического анархизма. Но я полагаю, что гораздо более подходящей фигурой на роль основателя традиции является Джозия Уоррен (Josiah Warren), который, согласно историку Джеймсу Дж. Мартину (James J. Martin), стал первым человеком, назвавшим себя анархистом.
Джозия Уоррен начинал путь радикала в числе последователей социалиста и коммунитариста Роберта Оуэна (Robert Owen). Уоррен был одним из первых участников знаменитой коммуны Нью Хармони (New Harmony), учрежденной в 1826 году, и оказался в числе первых сумевших воочию увидеть недостатки организационных принципов социалистических коммун. Коммуна Нью Хармони стала испытательным полигоном для теорий, рожденных в ходе споров английских и американских утопистов, продолжавшихся долгие десятилетия. Уоррен смог убедиться, насколько быстро практическое применение обратило эти теории в пыль – прошло всего полтора года, по истечении которых коммуна Нью Хармони была распущена. Причиной краха коммуны Уоррен считал отсутствие в ней личной собственности и требования полного обобществления, препятствовавшие любым индивидуальным инициативам.
Однако недостатки, которые он усматривал в принципе коммунальной собственности, простирались гораздо дальше проблем экономической мотивации. Уоррен писал: «Казалось, что разность мнений, вкусов и целей возрастала в прямой пропорции к призывам о следовании догмам… Казалось, что над нами брал верх свойственный природе естественный закон разнообразия… наши «общие интересы» находились в прямом столкновении с индивидуальностью людей и обстоятельств, а также с инстинктом самосохранения».
От разочарования Джозии Уоррена в коллективизме, от его убежденности относительно того, что социальная гармония требует радикального индивидуализма, берут начало основы социальных воззрений анархистов-индивидуалистов. Изначально и в дальнейшем они основывались на концепции, которая определяется понятием «суверенитет личности». В это понятие Уоррен вкладывал практически тот же смысл, что и Гаррисон в свой термин самоподвластности. В своей работе «Практические частности» («Practical Details») Уоррен поясняет смысл «суверенитета личности»: «Общество должно быть преобразовано таким образом, чтобы сохранять нерушимость суверенитета каждой личности. Такое общество должно избегать комбинаций интересов и межличностных связей, которые способны постоянно или временно ограничить свободу какой-либо личности распоряжаться собой, своим временем и собственностью сообразно своим чувствам и решениям, в случае если они не затрагивают других лиц и интересов».
Однако Уоррен не ограничился просто повторным изложением принципов самоподвластности. Например (и это только один пример), он разработал фундаментальную парадигму социального устройства, которая может быть названа «методологическим индивидуализмом» - этот термин обычно ассоциируется с Людвигом фон Мизесом (Ludwig Von Mises). В своей работе «Человеческая деятельность» Мизес поясняет, что он подразумевает под этим термином: «Во-первых, необходимо осознавать, что все действия совершаются индивидами… В случае если нам удастся детально разобраться в значении различных действий, осуществляемых индивидами, мы непременно узнаем все о действиях коллектива в целом. Для коллектива в обществе не может быть существования и реальности вне действий его индивидуальных участников».
Эхо подхода Уоррена прозвучало через десятилетия, когда начинают действовать его последователи, в частности Бенджамин Таккер (Benjamin Tucker), который в 1888 году в журнале «Либерти» («Liberty») опроверг теорию коммунитарного землевладения Генри Джорджа (Henry George) в тезисах, которые звучат как мизесианские: «Анархисты отрицают возможность существования такого полноправного субъекта земельной собственности как коммуна. Я… утверждаю, что коммуна не является субъектом, не существует в этом качестве и является простой комбинацией индивидов, не имеющих вместе больше прерогатив, чем по отдельности».
Помимо разработки своей версии методологического индивидуализма, Уоррен страстно внедрял элементы индивидуалистического анархизма на практике. Главная цель политической жизни Уоррена заключалась в тестировании социальных теорий, путем их воплощения в реальность. Ему довелось видеть тщательно разработанные планы, которые казались замечательными на бумаге, но обращались в кошмар на практике. Уоррену было нужно понять, работают ли эти теории. Эта тяга к практическим испытаниям сохранилась в следующем поколении анархистов, пришедших ему на смену. Снова обращаясь к Таккеру, приведу его слова: «Новые коммуны будут… создаваться из «соли земли», и их успехи нельзя принимать в качестве доказательства, потому что они будут означать, что такие коммуны возможны только с участием совершенных мужчин и женщин… Это не представляет для меня интереса… Меня не касаются никакие реформы, кроме тех, которые могут быть осуществлены прямо здесь, в Бостоне, с участием простых людей, которых я каждый день вижу на улице».
Здесь я должна вам напомнить, или, возможно, сообщить об этом впервые, что эти слова были произнесены в то самое время, когда имела колоссальный успех утопическая повесть Эдварда Беллами (Edward Bellamy) «Глядя обратно» («Looking Backward»). Повесть отражала популярные в то время воззрения радикалов относительно будущего: если бы их идеология могла возобладать, она бы положила начало Золотому веку. Натура человека была бы изменена социальными факторами, ягнята возлежали бы со львами. Эти воззрения были постоянным явлением радикализма во второй половине XIX века. Социалисты, суфражистки, борцы за трезвость и богомолы, - все они уверяли что дивный новый мир чудесным образом заставит землю преобразиться. В частности, эта точка зрения превалировала в социалистических теориях XIX века, которые сформировали образ Нового Советского Человека, порожденного большевиками, когда в ХХ веке они одержали победу в России.
Одновременно мы имеем замечательное утверждение, исходящее из индивидуалистического анархизма: 1) личности не должны пребывать в зависимости от общества по одной причине – общества не существует, существуют только личности; 2) описывая, как личности могут мирно работать сообща, все теории должны пройти испытание реальностью; и 3) целью должна являться не утопия, а практическая справедливость. Оценим высказывание Виктора Ярроса (Victor Yarros), который в течение некоторого времени был соредактором «Либерти». Он писал: «Анархисты… работают не ради совершенного социального государства, но ради совершенной политической системы. Совершенное социальное государство… свободно от греха преступлений и безрассудства; совершенная политическая система это всего лишь система, в которой прослеживается справедливость, в которой не наказывается ничего, кроме преступления, и никто не подвергается принуждению, кроме агрессора».
Ключ к построению этой совершенной политической системы кроется в учреждении институтов, способных гарантировать справедливость. Это перемещает нас в область «институционального анализа», изучающего принципы функционирования таких институтов как государство, семья, свободный рынок. Каковы их цели, правила, по которым они существуют, и результаты, которые приносит их деятельность? И здесь мы сталкиваемся с новым достижением индивидуалистического анархизма – результатами невероятно точного и масштабного институционального анализа, который ставил своей целью ответы на два вопроса: 1) какие институты и каким образом препятствуют установлению справедливости? Ни для кого не станет секретом, что ответ на этот вопрос заключен в понятии «Государство». Именно оно является тем институтом, который мешает установлению справедливости. И оно обычно делает это, применяя угрозы и грубую силу, убеждая людей в своей легитимности, в своем праве на вмешательство в их частную жизнь.
Я не хочу больше тратить время на описание Государства как института с позиций анализа индивидуалистического анархизма – постольку, поскольку все здесь знакомы с этой традицией, - это знакомство основывается, прежде всего, на знании этого аспекта. Достаточно прочтения одной книги на эту тему, например, «Без измены» («No Treason») Лисандра Спунера.
Я бы хотела наоборот заострить внимание на втором вопросе: 2) какие институты и каким образом способствуют установлению справедливости? Ответ анархистов-индивидуалистов на этот вопрос замечателен. Они утверждали, что институт, необходимый для установления справедливости, уже существует, и это свободный рынок.
Радикалы с обоих флангов этого движения уверяли, что нужно искать нечто новое под луной, - ранее неизвестный институт социальной организации. Например, некоторые из них утверждали, что человечество нуждается в анархо-синдикалистском видении производственных отношений. Им был нужен Дивный Новый Мир.
В ответ на эти заявления анархисты-индивидуалисты утверждали: «Полностью новый порядок не нужен. Все что нужно, это избавиться от Государства и позволить функционировать свободному рынку, который уже существует. И механизмом, посредством которого он функционирует, является договор». Они настолько верили в силу договора, что свой общественный идеал определяли как «общество на основе договора» (society by contract). И они незамедлительно в мельчайших деталях стали разрабатывать теоретические основы свободных договорных отношений. Свободный рынок в их представлениях был способен решать не только экономические, но и социальные задачи, в частности, установление справедливости. Например, им принадлежит лучшая дискуссия из всех, какие мне доводилось слышать, о возможностях разрешения конфликтов в рамках частной судебной системы. И эта дискуссия заключала немалую долю экономического анализа и оценки эффективности, вместо того чтобы просто ограничиться обсуждением общего права и морали. Например, дискуссия о суде присяжных началась с обсуждения права человека влиять на рассмотрение его дела и перешла прямо к оценке эффективности и ценовому анализу методов вынесения судебных решений.
Но анархисты-индивидуалисты не ограничивали себя теоретическими дискуссиями. Они хотели испытать собственные теории на практике. Например, они учреждали частные кооперативы, страховавшие от потери работы: клиенты этих агентств выплачивали им некоторую долю своего недельного заработка и получали пропорциональную денежную сумму в случае утраты работы.
Итак, кратко обозначив вклад индивидуалистического анархизма в политику, в особенности их восприятие социальной справедливости как следствия свободного рынка и применения теории договора, я бы хотела перейти к уяснению причин, почему же их инициативы столь часто игнорировались. Ведь фактически, они являлись поборниками трудовой теории ценообразования.
Ранее я уже отмечала, что ключевым тезисом анархического индивидуализма являлся суверенитет личности, изъясняясь в терминах Джозии Уоррена. Уоррен также использовал другой тезис для определения второго по значимости принципа анархического индивидуализма, который, по его мнению, напрямую являлся следствием суверенитета личности, - необходимость ограничения цены себестоимостью. Именно в этом заключается выдающаяся роль трудовой теории ценообразования в представлениях анархического индивидуализма. Чтобы дать представление о специфическом подходе Уоррена к трудовой теории ценообразования, я хотела бы описать эксперимент, который он провел с целью испытания эффективности своей идеи, которую он называл «денежная монополия». Как известно, существует государственная монополия на эмиссию денег. Его идея заключалась в сравнении собственной системы с государственной: действительно, каждый имеет право на выпуск собственных денег, если находятся те, кто готов их принимать. Уоррен полагал, что эмиссия частной валюты способна победить очевидную несправедливость «прибавочного процента».
В целях проверки своей теории Уоррен открыл розничный магазин под маркой Time Store, от имени которого он эмитировал «трудовые доллары» (Labor Dollars). В 1827 году открывшийся магазин предлагал бакалейные и галантерейные товары. Общая стоимость складских запасов составляла 300 долларов. На все товары устанавливалась наценка в 7 процентов сверх их себестоимости, которая предназначалась для покрытия непредвиденных расходов. Прибыль же определялась стоимостью труда, который Уоррен продавал своим клиентам как услугу по обеспечению их товарами – этот труд включал в себя закупку, хранение и продажу товара. Следует напомнить, что в те времена бакалейные товары не упаковывались производителем и не взвешивались до момента продажи, а торговаться с продавцом считалось более привычным, чем оплачивать товар по ценнику.
Введение ценников на самом деле было одной из инноваций Джозии Уоррена. Покупатель оплачивал стоимость товара обычными деньгами, а труд Уоррена оплачивал трудовой распиской (Labor Note), в которой брал на себя обязательства отплатить эквивалентным количеством времени, затраченным на собственную работу. Так, например, если покупатель был слесарем, то трудовая расписка обязывала его в течение некоторого времени оказывать Уоррену слесарные услуги.
Задача Уоррена заключалась в том, чтобы отделить стоимость товара от компенсации, которую он получал за свой труд, - иными словами он пытался организовать экономическую систему, в которой его прибыль возникала бы вследствие обмена временем и трудом. В некоторой степени он преуспел. Возникло процветающее сообщество, основанное на бартерных отношениях и распространившее свое влияние за пределы группы радикалов. Обычные люди приезжали за сотни километров, чтобы оценить преимущества низких цен Уоррена. Преуспев, он, тем не менее, закрыл свой магазин, поскольку главная цель заключалась в том, чтобы испытать теорию.
Даже в те отдаленные времена Уоррен был не одинок в признании необходимости частной валюты. В 1843 году, т.е. примерно в то же время, Лисандр Спунер написал работу под названием «Общий закон кредитования, денежного обращения и банков» («Constitutional Law Relative to Credit, Currency and Banking»). Он утверждал: «Эмиссия кредитных банкнот, являющихся долговыми расписками, является естественным правом… Право оказывать банковские услуги столь же естественно, как и право обрабатывать хлопок».
Неопровержимая правда заключается в том, что анархисты-индивидуалисты принимали трудовую теорию ценообразования. Это означало, что они отрицали допустимость извлечения прибыли из капитала в трех формах: в виде ссудного процента, ренты и наценки. Все три формы определялись ими как «ростовщичество». Если их главную политическую цель можно охарактеризовать как «ликвидация государства», то не будет преувеличением сказать, что их главная экономическая цель заключалась в «ликвидации денежной монополии». Под термином «денежная монополия» они подразумевали три различные, но взаимосвязанные формы монополии: банковскую, ссудную и эмиссионную.
Я бы хотела полностью сосредоточиться на обсуждении денежной эмиссии, которая позволяет дать хороший пример подхода анархистов-индивидуалистов ко всем формам «ростовщичества». Некоторые анархисты-индивидуалисты, в частности Бенджамин Таккер, полагали право на частную эмиссию столь важным, что считали одного его достаточным для полной ликвидации Государства. Денежная монополия считалась причиной, позволяющей банкам обеспечивать себя и обкрадывать людей с обычными экономическими возможностями. Объединившись, банки получили защиту от частных обязательств: они обрели легальную привилегию в виде права заключения договоров и при этом избегали связанной ответственности. Имела место не просто афера с целью отъема денег у общества: она одновременно сделала невозможным кредитование рабочих, обеспечив запретительные процентные ставки и критерии, необходимые для получения ссуды.
Альтернативная денежная система, предложенная Таккером, являла собой то, что Уильям Б. Грин (William B. Greene) называл «взаимными деньгами», а Спунер описал в своей работе «Новая система наличных денег» («A New System of Paper Currency») как «инвестируемый доллар». Французский анархист Пьер Прудон (Pierre Proudhon) называл эту систему «Народным банком». Под этими понятиями все они обозначали деньги, которые могли быть эмитированы обычными людьми и обеспечены их личным имуществом. Для последовательности я буду продолжать называть их «взаимными деньгами». Спунер описывал их следующим образом: «Предложенная валюта качественно отличается от кредитных денег. Она представляет собой простой фондовый инструмент, обеспеченный добровольным обязательством, который может быть продан подобно любому другому фондовому инструменту».
Поясню. Когда Спунер говорил об «инвестируемом долларе» или «взаимных деньгах» в противовес «золотому доллару», он подразумевал валюту, обеспеченную «собственностью с установленной и постоянной стоимостью», например, домом, в отличие от валюты, обеспеченной золотом и серебром. Он имел в виду деньги, которые представляли собой обязательства и функционировали как долговая расписка.
Взаимные деньги являлись ключевым фактором обеспечения прав рабочих. В работе «Бедность: нелегальные причины и легальные способы борьбы» Спунер отстаивал право каждого на результаты своего труда в полном объеме и заявлял, что это с наибольшей вероятностью случится тогда, когда каждый будет работодателем самому себе. Однако для последнего большинству людей нужна возможность получения кредита в размере их собственного капитала, т.е. всего, что может быть отдано ими в залог. Им нужен кредит, который обычно недоступен им из-за банковской монополии.
Ключевым проблемой к этой концепции является вопрос: что произойдет, если эмитент частных денег решит взимать процент за их использование? Будет ли подобная практика пресечена силовым путем? Ответ на этот вопрос разделил защитников трудовой теории ценообразования на социалистов и либертарианцев. Социалисты выступали за запрет подобной практики. Анархисты-индивидуалисты отвечали – если заимодавец сумеет найти кого-либо настолько глупого, что он согласится на такой договор, участвующие в договоре стороны должны быть оставлены наедине с их глупостью. Право договора – «общество на основе договора» - являлось их главным законом. Единственными средствами, которые анархисты-индивидуалисты были готовы противопоставить тем, кто предпочитал уплачивать проценты, являлись просвещение и учреждение параллельных банков и валютных систем, которые были бы способны предложить лучшие условия. Анархисты-индивидуалисты отдавали предпочтение свободному рынку и договорному праву. Это именно то, что отличало либертарианцев от социалистов.
Одним из наиболее трагических моментов в истории либертарианства стал пожар в редакции Таккера в 1908 году, приведший к прекращению выхода журнала «Либерти». Серьезный ущерб от пожара также заключается в том, что на страницах «Либерти» как раз готовились к публикации дебаты по проблемам экономики между американскими анархистами и группой, известной как британские индивидуалисты.
Британские индивидуалисты представляли собой английское крыло оппонентов окружению Таккера. У них была хуже развита политическая теория, но они больше преуспели в экономике. Среди лучших специалистов в области экономики, с моей точки зрения, был Дж. Гривз Фишер (J. Greevz Fisher). В дебатах, которые состоялись в 1891 году, он указал на то, что взаимная банковская система уже получила частичное распространение, и ее участники могли свободно эмитировать расписки, гарантирующие поставки грузов, например, хлопка и пшеницы, однако это не привело к крушению Банка Англии, страны, из которой он вел дебаты. Более того, он констатировал: «схемы, предусматривающие ликвидацию процента, в особенности, когда авторы провозглашают их необходимым условием для свободного рынка в банковской системе, вредоносны… То, что называется свободным банковским рынком на деле означает только неограниченную свободу в принятии на себя долгов. Это ошибочная ассоциация долгов с деньгами, которая порождает большинство ложных выводов дилетантов от валютной системы».
Во втором раунде дебатов, которые имели место в 1893 году, Фишер обстоятельно обрисовал проблему экономической концепции анархического индивидуализма: «Мистер Билграм (оппонент Фишера на дебатах), кажется, не принимает во внимание того аргумента, что ссудный процент продолжит свое существование и в бартерной системе. Процент представляет собой оплату услуг по передаче товаров от их владельца покупателю. Во время этой передачи покупатель несет убытки, а противоположная сторона получает прибыль».
Если бы этой дискуссии было суждено продолжиться, вполне вероятно, что американские анархисты скорректировали бы свои позиции в пользу австрийского взгляда на процент и капитал, также как и британские индивидуалисты приблизились бы к анархизму. В случае такого синтеза современное либертарианство могло бы сформироваться на несколько десятилетий раньше. В заключение замечу, что, насколько мне известно, какие бы экономические различия не отделяли традицию XIX века от современности, эти различия не возымели никаких практических последствий.
Что касается теории денежной монополии, я приведу объяснение Мюррея Ротбарда, что она представляет собой на деле. «Предположим, я решу начать печатать бумажные билеты с пометками «два Ротбарда», «десять Ротбардов» и т.д., и затем попытаюсь использовать их в качестве денег. В либертарианском обществе я буду иметь полное и свободное право так поступить. Но проблема заключается в том, кто согласится принимать их в качестве денег? Деньги зависят от всеобщего принятия, а всеобщее принятие средства обмена может начинаться только с товаров, каковыми являются золото и серебро».
Ротбард спрогнозировал последствия внедрения взаимных денег: «анархическое общество… приведет к гораздо более «устойчивым» деньгам, нежели современные валюты. В отсутствие государства, создающего условия для инфляции и предпринимающего усилия к ее сохранению, и в среде свободного рынка попытки подстегнуть инфляцию и осуществить кредитную экспансию обречены на неудачу».
Поскольку ключевым тезисом индивидуалистического анархизма является и всегда являлся примат договора, свободный рынок всегда будет характеризоваться определенным процентом на капитал и устойчивой к инфляции валютой. Именно поэтому я считаю, что эти теории были противоречивы и не имели перспектив практического применения.
Сформулирую иначе. Во-первых, анархисты-индивидуалисты допускали возможность возникновения процента на капитал во взаимодействии договаривающихся сторон; во-вторых, при отсутствии каких-либо ограничений эта практика неизбежно бы возникла и оказалась бы выгодной; В-третьих, и это еще более умозрительно, склонность анархистов-индивидуалистов проверять свои социальные теории на практике в конце концов привела бы их к переосмыслению и, возможно, отказу от трудовой теории ценообразования, когда ее эффективность была бы поставлена под сомнение и оспорена реальностью или негодующими британскими индивидуалистами, которые вели с анархистами экономические дебаты. Однако последний тезис относится к разряду предположений.
Итак, в чем же значение индивидуалистического анархизма? Снова процитирую Мюррея Ротбарда: «В середине XIX века развитие доктрины либертарианских индивидуалистов достигло этапа, на котором ее наиболее выдающиеся мыслители начали осознавать, что Государство несовместимо со свободой и моралью. Однако они не продвинулись дальше отстаивания права индивида на исключение из системы Государства… Только Спунер и Таккер обеспечили развитие либертарианского индивидуализма от протестов против существующих зол до концепции, очерчивающий путь к идеальному обществу, по которому можем продвигаться и мы».
Американский индивидуалистический анархизм вышел за пределы частной идеологии, просто протестующей против Государства. Он дал нам проект социальной свободы.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Статья была составлена по материалам лекции, прочитанной в библиотеке Института Людвига фон Мизеса 20 ноября 2000 года. (прим. перев.)
[2] Эйн Рэнд (Ayn Rand) – урожденная Алиса Розенбаум. Американская писательница, публицист и киносценарист. Подвергала резкой критике социализм и коллективизм. Родилась в 1905 году в Санкт-Петербурге, окончила Петроградский университет. Эмигрировала из СССР в США в 1926 г. Скончалась в 1982 году в Нью-Йорке. (прим. перев.)
[3] Акт Комстока (Comstock Act) - закон о «борьбе с безнравственностью» в литературе и искусстве, принятый по инициативе сенатора, основателя нью-йоркского Общества подавления порока, Энтони Комстока (1844-1915) в 1872 году. В результате применения акта Комстока в США были десятилетиями запрещены к публикации «Лисистрата» Аристофана, «Кентерберийские рассказы» Чосера, «Исповедь» Руссо и даже «Сказки 1001 ночи», а также арестованы многие участники либертарного и суфражистского движения. (прим. перев.)