Чрезмерность истории.

                                       

 «Историческая точка зрения, если она прилагается к делу без ограничений и с полною последовательностью, подрывает корни будущего, потому что разрушает иллюзии и лишает существующие вещи той атмосферы, в которой они только и могут жить.»

                                                                       Ф. Ницше.

                                  

                                      

 Никто не говорил европейской цивилизации и современному «прогрессу» таких дерзостей, как Фридрих Ницше и его предшественник Макс Штирнер, слишком одинокий, слишком мало расслышанный в свое время, бросивший зачаток оригинальной мысли.

Цивилизованное человечество, по мнению и Штирнера и Ницше, находится в периоде упадка, декаденса. Вступило оно на него давно и  притом несколькими различными путями. Один из этих путей начинается с Сократа. Это был первый в своем роде человек упадка, первый декадент или, вернее, первый крупный выразитель уже наступившего упадка.

Мудрецы всех времен приходили к тому заключению, что жизнь ничего не стоит, и даже Сократ, умирая, сказал: «Жить – значит долго хворать». Откуда эти мудрствования в деле уныния, меланхолии, усталости, недовольства жизнью? Сократ был величайшим из обманщиков, но не злонамеренным, потому что и сам себя обманывал. Человек с совершенно исключительной натурой, обуреваемый страстями и пороками, но в своей непреоборимой логике и жажде знания находивший себе точку опоры, он верил в свое уравнение: «разум = добродетель = счастье», верил, что счастье состоит в добродетели, а добродетель есть дело знания; верил и заставил других поверить. Отсюда многовековая борьба с бессознательными влечениями и инстинктами. Это и есть признак упадка, потому что при подъеме жизни счастье и инстинкт – единая суть, нет между ними противоречия, потому что жизнь, состоящая в подавлении жизни, конечно, недорого стоит.

Теоретический человек Сократа когда-то бросился в открывшееся перед ним море познания и долго с восторгом плыл дальше и дальше, но не видя конца плаванью, убедившись, что и нет ему конца, утомившись, затосковал о береге, оптимизм перешел в тоску, меланхолию, пессимизм. И в итоге мы сегодня видим царство таких теоретических человечков от библиотекарей и корректоров, слепнущих от книжной пыли до самых вверху стоящих. Бисмарк заменил философов, поэтов и хорошие книги. Барабанно-патриотическая песня заглушает и заслоняет всякие умственные интересы: «Мы больше не верим, что истина остается истиной, если с нее снять покрывало. Ныне нам представляется делом приличия не все видеть обнаженным, не все хотеть понимать и знать» (Макс Нордау).

 

Никто в пользе истории не сомневается. Можно признать пользу истории в тех случаях и пределах, в которых она служит жизни. Но бывает, а сегодня преобладает, наоборот. История не только не служит жизни, а ее требует себе на службу. Это Ф. Ницше назвал «чрезмерностью истории», которая препятствует жить полной жизнью, не только разумом, но и чувством и волей, быть может, прежде всего волей.

Известная доля «исторического», то есть связанного с воспоминаниями о прошлых делах и событиях, необходима для жизни, но так же необходима для жизни и самой истории известная доля «неисторического», живущего мыслью и страстью данной минуты, без какого бы то ни было отношения к ее месту в истории. Ни один народ не  добьется свободы, не проведя ее через атмосферу неисторического. Великие деятели не думают о том, чтобы идти непременно в такт с историей, они сами ее создают, они идут наперекор истории, и это, конечно, иллюзия, но иллюзия необходимая, без которой не было бы и самой истории, и вообще жизни.

Сейчас часто говорят с торжеством, что наука, и в частности история, начинают управлять жизнью. Ницше полагает, что такое управление возможно, но должно вести к оскудению жизни. В действительности же это оскудение упирается в полную невозможность. Представим себе, что история сорвала перед нами завесу будущего, и мы ясно увидели свою собственную судьбу, судьбу детей наших, судьбу народов. Эта картина была бы и занимательна, и способна взволновать и горечью и радостью, смотря по тому, что в ней заключается. Но жить под ее прессом, именно прессом, было бы невыносимо для человеческой души. Все мы живем тем, что заем, что будет то, что будет, что должно быть, но мы не знаем, что именно должно быть, и на этом построены наши надежды и опасения, вероятности и возможности побед и поражений, наш выбор жизненного пути, наша борьба за то, что мы считаем правдой, вся жизнь наша. Все это рухнуло бы если бы оказалось продуктом истории, осложнилось бы сознанием, что чья-то неведомая рука насильно ведет нас к заведомо неосновательным опасениям и заведомо несбыточным надеждам, да  если и к основательным и к сбыточным, то раздвоенность наша была бы все равно не менее тягостной. Теоретически мы можем и должны говорить о необходимости неизвестных нам грядущих событиях, но практически мы заключены в пределы вероятностей, возможностей и желательностей. И тех, кто желает так или иначе учавствовать в жизни, а не присутствовать при ней, «чрезмерность истории» может заставить призадуматься. «Только сильный человек может выносить историю - говорит Ницше, - слабых она подавляет». Исторические факты – «так было» - разрушительно действуют на энергию в настоящем, приучая слабых людей к мысли, что жизнь есть исполнение предначертаний истории. Тогда как, наоборот, жизнь должна давать тон истории  в смысле направления хода событий, которые в свое время запишутся в историю-науку.

По материалам эссе  Николая Константиновича Михайловского "И еще о Ницше."